Родители и дети: как привнести в эти отношения больше гармонии и осознанности

«Когда я впервые приехал на Запад, – сказал тибетский лама, – я подумал: вот как надо воспитывать детей во всем мире. С той же заботой, любовью, вниманием…» Выражение такой озабоченности во время беседы о Дхарме было необычно. До сего момента речь шла о «голой осознанности» – способности ума видеть собственную природу.

Но подобно кораблю, который в штиль меняет курс, чтобы поймать ветер, лама внезапно повел разговор в другом направлении. Поджав губы и наморщив лоб, он сделал гримасу, пародируя родителей, души не чающих в своих чадах: «Рыбка, попробуй это. Тебе нравится, ласточка моя?» Подавшись вперед, он застыл, словно склонившись над воображаемым ребенком, и на миг стал похож на птицу, нависающую над своими птенцами.

Выведенные таким необычным способом из состояния медитации, мы все разом прислушались. Тем временем лама продолжал: «В Тибете или Непале вы такого не увидите. Если ребенок нашкодит, его отшлепают, плачущего поставят в угол и перестанут обращать на него внимание. Из-за такого обращения дети иногда становятся угрюмыми и перестают интересоваться тем, что происходит вокруг них. Это не очень хорошо. Однако позже я обнаружил, что на Западе отношения между родителями и детьми часто очень сложные. В Непале такого нет. Я все-таки чего-то не понимаю».

И столь же быстро лама закрыл тему. Я даже стал сомневаться, правильно ли все расслышал. Обычно тибетские учителя говорят об особом статусе матерей, об их доброте, благодаря которой мы, будучи маленькими беспомощными детьми, имеем возможность выжить в этом мире. Нас, людей Запада, подобные разговоры немного пугают, ведь мы привыкли не обращать внимание на эти базовые аспекты взаимоотношений матери и ребенка, предпочитая им банальный конфликт отцов и детей. Согласно традиционным тибетским представлениям, за все то бессчетное количество жизней, которые мы проживаем, каждое живое существо однажды было нашей матерью. Представляя себе жертвы, на которые шли ради нас все наши матери, мы можем воспитать в себе доброе отношение ко всем тем, кто нас окружает. Привыкнув к такому характеру бесед о матерях, мы были удивлены услышать ламу, который, пусть и вскользь, заметил, что отношения, которые складываются с нашими теперешними родителями, нельзя назвать простыми. Наши проблемы поразили его так же, как когда-то меня – идея о том, что любое существо можно рассматривать в качестве собственной матери. Откровенность ламы заинтриговала меня, и я был немного разочарован оттого, что он предпочел не развивать эту тему дальше.

Однако день или два спустя во время очередной беседы вопрос поднял уже другой лама – тридцатипятилетний Друбванг Цокни Ринпоче. Практически в тех же выражениях он высказал свое удивление по поводу раздражения и обиды, которые многие западные ученики питают по отношению к своим родителям. Было видно, что он по-настоящему озабочен этой проблемой. В тот вечер я оставил кому-то из организаторов ритрита записку, в которой сообщал, что, если никто не прояснит ламе этот вопрос, это готов сделать я. На следующее утро после сеанса медитации мне сказали, что лама хочет поговорить со мной.

Цокни Ринпоче встретил меня дружелюбно и сердечно. Он вел себя непринужденно и, отмахнувшись от моих попыток соблюсти формальности, выказал готовность приступить сразу к делу.

«Внимание родителей связано с огромными ожиданиями, – начал я. – Западные родители не склонны считать, что их дети уже являются теми, кем являются. Им кажется, что их обязанность – сделать их тем, кем, как им кажется, они должны быть. Для детей это как камень на сердце».

«Давление», – уточнил лама.

«Давление, – согласился я. – И чтобы уберечься от него, дети создают себе своего рода панцирь. Раздражение – это часть защитной реакции». Сказав это, я вспомнил одну из своих пациенток, чьи родители, как она говорила, «имели на нее квоту» – так она воспринимала их отношение. Ей всегда казалось, что они не могут принять ее – слишком независимую, может быть, даже опасную, и одновременно – источник бесконечных разочарований: все делает не так, как нужно. Эта девушка отдалилась от родителей, отгородилась и от остальных людей и в результате страдала от одиночества и отсутствия отношений, основанных на доверии. Сжав одну ладонь в кулак и накрыв его другой, я вытянул руки. Сжатый кулак символизировал ребенка, заковавшего себя в броню, а рука сверху – ожидания его родителей: «Вся энергия направлена на сопротивление. А внутри – одна пустота. Но не та, которую в буддизме связывают с освобождением. Эта пустота не имеет отношения к свободе.»

«Опустошенность», – сказал лама. Он понял меня.

«Психотерапевты называют этот панцирь ложной личностью. Ее ребенок формирует, чтобы как-то справиться с чрезмерными ожиданиями или, наоборот, с ощущением того, что он никому не нужен. В этих случаях он сталкивается, соответственно, либо с очень сильным давлением, либо с полным отсутствием заботы. Проблема в том, что дети очень часто теряют контакт с тем, кем они являются глубоко внутри. По прошествии какого-то времени все, что они знают о себе, – это лишь броня, скованная из обиды, страха и опустошенности. Они стремятся найти, узнать, раскрыть себя, однако не понимают, как именно сделать это. Поэтому и приходят сюда», – обвел я рукой здание, в котором проходил ритрит.

«В таком случае, возможно все не так плохо», – улыбнулся лама.

Я знал, что он где-то прав. Духовное возрождение в наше время – во многом следствие разочарований. Амбициозные, властные и оберегающие родители производят на свет детей, которые стремятся к чему-то большему, чем нескончаемые достижения на том или ином поприще. Желание узнать себя лучше часто коренится в ощущении того, что тебя никто никогда не знал по-настоящему. В нашей культуре это происходит подчас из-за отчужденности, которая существует между родителями и детьми, о чем я и говорил ламе. Однако причина этого порой кроется в слишком тесной и запутанной связи родитель–ребенок. Если дети воспринимают себя исключительно через призму связи с родителями, родственниками и той культурой, в которой воспитываются, они могут так никогда и не узнать, кто же они есть на самом деле.

Цокни Ринпоче чувствовал, что то вдохновение, с которым некоторые ученики практикуют, наполнено яростью и борьбой. «Родители подходят к воспитанию детей как своей обязанности, – сказал он мне. – Но как только ребенок вырастает, они тут же выпускают его из своего гнезда. Они исполнили свой родительский долг, выполнили свои обязательства перед детьми. И ребенок чувствует, будто его отсекли».

Лама был прав. Часто родители считают, что их единственная задача – помочь своим детям превратиться в самостоятельных индивидов. Как только это происходит, родители начинают чувствовать себя ненужными. Порой их эмоциональная связь со своими отпрысками настолько слаба, что, единожды столкнувшись со сложностями, связанными с переходным возрастом ребенка, они устраняются навсегда.

Более того, мы ждем этой отчужденности и рассматриваем ее как начало конца. Один мой друг недавно поинтересовался у моей жены, не начала ли наша тринадцатилетняя дочь отдаляться от нас. «У тебя еще все впереди», – с жаром произнес он. Но, как правильно заметил лама, дети (даже ставшие взрослыми) никогда не перестают нуждаться в любви своих родителей. «Веселый» прогноз моего друга на самом деле иллюстрирует, куда нас завела наша культура. Мы знаем лишь несколько моделей развития взаимоотношений родителей и их подрастающих детей, и все эти модели – неудачные. В то же время семейная жизнь требует той же преданности и отдачи, которые мы привносим в йогу и медитацию, когда испытываем трудности в практике. И подобно тому как мы не позволяем неизбежным фрустрациям, связанным с духовной практикой, увести нас с нашего пути, так же мы не должны позволять злости и раздражению, связанными с семейной жизнью, превращаться в ненависть. Главная сложность в процессе воспитания детей – это относиться к ребенку как к личности – той, которой он уже является, – и не пытаться превратить его в человека, которым он никогда не сможет стать. И к родителям нужно относиться точно так же.