Время. Дыхание. Адреналин.

Филипп Чижевский — известный российский дирижер. Сотрудничает с ведущими российскими и зарубежными оркестрами. С 2014 года — дирижёр в Большом театре. Лауреат Российской национальной театральной премии «Золотая маска». В беседе с Yogajournal.ru (Йога Журнал) Филипп Чижевский рассказал о работе с дыханием, о практиках уединения, об отношениях с такими понятиями, как время, вечность и смерть.

— На своих концертах Вы дарите людям эмоции. После Ваших выступлений никто никогда не уходит равнодушным. Каков Ваш ресурс, Филипп? Как входите в ресурсное состояние перед концертом? Что для Вас есть источник?

— На самом деле эмоции нам дарит музыка. Может быть, высокопарные слова, но это действительно так. Не было бы сочинений — нечего было бы играть. Это с одной стороны. Для артиста также важен зритель, как и наоборот: зрителю — артист. Мы все хорошо помним карантин. Были попытки делать концерты в пустых залах, велись прямые трансляции. Но это всё, мне кажется, было не очень успешно именно с точки зрения передачи эмоции.

Есть треугольник: зритель, артист и композитор.

Концерт — некая трансформация: изменения для всех участников представления. Когда осознаешь это, то можно говорить, что играешь для вечности.

Кто-то находит ресурс в уединении. Канадский пианист Глен Гульд ушёл в затворничество, когда ему было около 30. Он просто работал в студии в Торонто и перестал играть на публике.

— Как входить в состояние ресурса?

— Для меня это не вхождение, а скорее нахождение в нём. Когда я просыпаюсь, у меня есть некий ритуал — набор ежедневных занятий, которые я делаю утром. Это меня заряжает, даёт настройку на день, запускает внутренние процессы.

Про эмоции.

На репетициях никогда не происходит того, что на концерте. Я не требую эмоции, которая появится во время выступления. Поэтому концерт очень сильно отличается от репетиции.

Зарисовка.

Я делаю первый шаг, выхожу на сцену, начинается музыка. А далее как компьютерный квест. Я не играю в компьютерные игры, но мне кажется, что эти процессы похожи, когда ты первый раз проходишь какой-то уровень, там, возможно, появится какой-то монстр или ты должен увернуться от летящего на тебя предмета.

Это адреналин, который мы должны испытывать в момент исполнения. Музыка должна быть опасной. И когда ты исполняешь музыку, ты должен чувствовать эту опасность, у тебя должен быть задор. Если музыка не заводит — займись каким-то другим делом.

— Давайте поговорим о дыхании. Оно в работе дирижёра очень важно. Вы как-то отдельно работаете с дыханием?

— Я с детства пел в хоре — с 2,5 лет, когда мама меня отдала в творческую студию. Так что музыкой я начал заниматься раньше, чем говорить.

Пение это и есть дыхание. Все, что связано с речью, тоже дыхание.

Дыхание музыки.

Когда певец спел первую арию в опере, он должен понимать, что у него впереди ещё большое количество музыкальных фрагментов, это только начало.

Но беречь себя нельзя ни в коем случае! Каждая нота должна умирать после взятия. Скрипка издаёт звук, певец спел ноту, — она исчезла. И в таком виде больше никогда не повторится.

Так же, как выдох. Я выдохнул. Больше такого выдоха никогда не будет.

Планета дышит, Вселенная дышит, галактики дышат: так можно продолжать бесконечно.

Слово «дыхание» можно употреблять касательно очень многих вещей. Дыхание музыки, дыхание фразы.

Ты находишься на сцене и дышишь по-разному в зависимости от того, какая музыка. Твоё дыхание может сбиваться, и это тоже будет созвучно музыке. Оно может быть ровным, плавным, текучим, либо ты можешь чувствовать, что у тебя сейчас сердце разорвётся.

— Что для вас есть время, как для дирижёра? Возможно, это ритм?

— Времени нет, его придумали люди. Музыкальное время понятие очень условное.

Везде есть ритм. В организме циркулирует кровь в определённом ритме. А ты можешь сидеть спокойно, замерев — внешне будучи безжизненным.

В Улан-Удэ есть монах Пандидо Хамбо-лама Даши-Доржо Итегелов, который почти 100 лет назад вошёл в состояние самадхи — это близко к клинической смерти. У него до сих по идут физиологические процессы, которые фиксируют специалисты.

Ритм.

Ритм если говорить про музыку, есть везде. Даже если это линеарная музыка. Григорианский хорал: такая музыка тоже обладает внутренней организацией.

В сильных, слабых долях музыки можно найти пластику. Ритм — неотъемлемая составляющая любых процессов во Вселенной.

Земля, музыка, растёт дерево, бурлит река — во всём есть ритм.

О подобном я думал, когда находился на природе где не бывал человек. Прошлым летом я ходил с моим другом-композитором Алексеем Сысоевым на Канин — полуостров между Баренцевом и Белым морем. Рукотворная музыка там не нужна, там и так всё прекрасно звучит.

Возвращаясь к времени и вечности.

Когда с музыкой общаешься «на ты», она тебе больше раскрывается. С Брукнером, Малером «на ты». Не надо говорить: «где он, а где я». Он был такой же человек, ходил по земле, не летал. Плоть, кости — все как у нас. И с ним можно и нужно общаться просто.

Музыка и ирония.

Можно увидеть иронию и смех в самых неожиданных произведениях. Например, «Реквием» Моцарта. Каждый раз, когда я его исполняю, поражаюсь довольно забавным танцевальным моментам. Моцарт заигрывает с нами и вечностью.

Самые масштабные и глобальные музыкальные вещи, созданные человеком, полны как глубины, так и иронии, вселенского юмора.

Не так давно я дирижировал Третьей симфонией Брукнера. В ней вторая тема финала такая разухабистая, гротесковая, неуклюжая — это вызывает улыбку.

Люди здесь пришельцы.

Когда наступает час смерти, ты перестаёшь жить здесь, но будешь жить в вечности. Ушедшие композиторы живы пока звучат их произведения. А люди, которые занимаются музыкой, должны понимать, что они здесь пришельцы.

Времени нет, его придумали люди.

Со всем, что у нас есть в жизни нужно проще расставаться.

Прошёл концерт, наступило завтра — не надо цепляться за прошлое. Раньше слушал свои записи, думал: «ой, как классно здесь придумал то или иное украшение». Сейчас живу так: что-то прошло и слава Богу, идём дальше.

— Что для Вас есть карма? Имеет ли она значение?

— Вера.

Один афонский старец сказал, что человек делает три шага, а 97 за него делает Бог. Я православный, но у меня много друзей разных религиозных взглядов, в том числе язычники. Мы говорим на любые темы.

Мне кажется, что человек, если он во что-то верит, понимает, что вера даёт силы. Достаточно подумать в этом направлении, и уже появляются силы, чтобы стать чуточку лучше — хоть на какой-то непродолжительный период этого условного времени.

А потом — в тяжелый момент — ты вспомнишь и скажешь сам себе: а вот смотри, ведь было тогда хорошо.

Молитва.

Про карму я бы сказал, что для меня это диалог с собой. Когда ты молишься, ты произносишь слова внутри — это нахождение в постоянном диалоге. С собой и Богом.

Я не ставлю себе какие-то жёсткие рамки, человек слаб, нас такими сделала природа. Мы можем становиться лучше или хуже только по отношению к себе. Каждый человек уникален, индивидуален, нас великое множество. И каждый отдельный неповторимый росток.

Общайся с собой, пытайся находить интерес в этом общении, и тогда тебе не будет скучно. С музыкой, без музыки, на природе, в каменных джунглях. Кто-то это называет стремлением к абсолюту.

— Есть вещи, которые раздражают?

— Конечно, есть. Идёшь от машины к концертному залу, у тебя тяжёлая сумка с партитурами, а сверху еще льет дождь.

А если серьезно, то раздражение — это нормально. Это эмоция, которая проходит, и наступает спокойствие. Спокойствие проходит, наступает возбуждение.

Самое главное — твоё отношение к этому раздражению в данный момент.

Всё надо проживать: в этот момент ты находишься в собственной полноте. Она тебя обогащает изнутри и снаружи. Мне даже интересно, когда меня что-то раздражает. Значит ты чувствуешь. И классно, что это так.

— О чем Вы сожалеете?

— Меня спрашивали: а вот если бы тебе сейчас было опять 18 лет, что бы ты сделал по-другому? Без промедления отвечаю, что ничего. Мне кажется, что как оно сложилось, так сложилось. Я за все благодарен. Всё на своём месте. Искренне в этом убеждён.

Господь сам выстраивает человеческую жизнь таким образом, как это полезно для того или иного человека. Сел в тюрьму, дали пожизненное заключение — значит, этому человеку так полезно. Другой вышел из подъезда, ему кирпич упал на голову — возможно, таким образом его оградили от каких-то нехороших поступков, которые он мог бы сделать.

— У буддистских монахов есть такая игра игра, которая является практикой. Заключается в том, что, допустим, через 24 часа человек умрёт, закончит свое существование в этом теле. Нужно прожить эти 24 часа таким образом, будто бы это на самом деле последние часы в жизни. Как бы Вы играли в такую игру?

— Мне почему-то это напомнило вот что. В Америке — в тех штатах, где смертная казнь — перед смертью есть последний ужин. Приговоренные могут себе заказать все что угодно. Кто-то заказывает пудинг, стакан молока, вино.

Здесь больше, чем такой заказ: 24 часа. Их можно прожить, ничего не меняя, как обычный день.

Вспомнил, как моя старшая дочь (ей 16) как-то говорит: давай, папа, поболтаем. Спросила: а что для тебя самое страшное в жизни? Я ответил: не успеть покаяться перед смертью. Если бы мне сказали, у тебя есть 24 часа, я бы попробовал примириться со всеми, с собой, покаяться. По крайней мере я бы попытался.

— А нельзя сразу примириться с собой и другими? Без игры в 24 часа?

—Мы всегда думаем: это потом сделаю, откладываем на завтра. Так устроен человек. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Мы зачастую задумываемся только в тяжелые моменты. Человек идёт ставить свечку, чтобы всё наладилось и Бог ему помог. Когда у нас все хорошо, мы беззаботны.

Вот рассказ по теме вопроса.

Как я уже говорил, летом у меня был поход на полуостров Канин. В целом сложная логистическая история. Из Архангельска мы 4 часа на маленьком самолёте летели в Шойну. Потом нас ещё двое суток забрасывали на огромных вездеходах. Мы должны были делать по 20 километров в день в условиях полного бездорожья.

Так вот: у нас сложилась ситуация, когда я понял, что велика вероятность того, что мы больше отсюда не вернёмся вообще.

Так получилось, что мы остались без навигации: упал в воду телефон. Остались только советские карты (современных карт той местности нет). А ландшафт тундры может меняться каждый месяц: этого озера не было, потом оно появилось. И наоборот.

Ураган, чуть не унесло лодки (а это «край Земли», полуостров Канин, а дальше только земля Франца Иосифа: белые мишки, все дела).

В какой-то момент у нас ломается горелка, и мы останемся без возможности приготовить себе горячую еду.

Начинается: без карты, без горелки, дров нет (тундра). У нас была какая-то еда: три пакета тушенки и сахарный песок. Мы прикинули: по одной ложке утром, по одной вечером. На 3 дня, а дальше что дальше — неизвестно.

Надеялись, что за это время мы дойдём до реки, а там рыба. В итоге так и случилось. Мы поймали рыбу, ели ее сырой — очень вкусно (правда, можно травануться).

Долго шли по болотам. Леша чуть не утонул.

Приходили дикие животные.

Шли дни. В какой-то момент осталось одна бутылка воды, а впереди неизвестность.

Долгая история.

Мы пришли на неделю позже намеченного срока. У меня жена с детьми была в Европе. Все, конечно, в истерике.

Друг задействовал спецслужбы, подняли всех — без широкой огласки.

Мы вернулись, и все отлично.

Сейчас отношусь к этому приключению с улыбкой. Но там было страшновато. Даже думал, что это не самое плохое место, где можно закончить земной путь.

Это адреналин.

Такие моменты в жизни дают напоминание о том, что век человека очень короткий, может прекратиться в любой момент. Смерть такая же естественная часть жизни. Человек рождается — это первый шаг к смерти. Мы всегда должны помнить об этом. Можно сидеть на площади Сан Марко, пить кофе, смотреть на голубей и думать, что ты вечный.

— Помнить о смерти, получается так?

— Смерть — переход.

По некоторым религиозным канонам мы живем вечно. Это вопрос дискуссии, внутренних убеждений.
Смерть — это переход и в православии, и в других религиях. Нахождение на Земле — это начало.
Монахи уходят в монастырь. Они знают, что эта жизнь дана им для покаяния.
А кто-то находится в миру, и ему не нужно уходить для покаяния в монастырь.
У меня есть друг — Макс. Он не верит в Бога, но мы с ним часто говорим на эту тему. Я могу сказать, что он, может быть, гораздо чище, чем какой какой-либо монах, находящийся в отшельничестве и занимающийся спасением своей души.

Как сказал преподобный Амвросий Оптинский: «Спаси себя и хватит с тебя».
В этом тоже есть здравая мысль, потому что мы можем служить кому-то своим примером.
Ты сыграл концерт — и никогда больше в таком виде его не повторишь. Это и есть соотнесение твоей прожитой жизни на сцене с чем-то, что уже никогда не вернёшь и не исправишь.
Наверное, никто не может жить жизнь, чтобы находиться в каком-то абсолюте.

— Вы счастливы, Филипп?

— Да, конечно. Счастье тоже понятие относительное. Находиться в счастье или несчастье — наш выбор в любой ситуации, зависит только от нас.

Помните фильм «Жизнь прекрасна»? Отец с сыном находились в концлагере. Папа пытался показать ребенку, что всё это очень увлекательная игра.

— У Вас есть мечта?

— Мне кажется, я постоянно мечтаю. Очень много. Начиная от программ, чтобы что-то сыграть, заканчивая идеями мест моего нахождения на Земле. Последнее время мне снятся сны о том, что я пребываю в разных точках планеты. Я просыпаюсь и забываю то, что происходило. Во снах многое вызывает улыбку. И мне от этого как-то здорово!

— Какое очень короткое духовное завещание Вы оставили бы Вашим детям? Что пожелали бы нашим читателям?

— Я не считаю себя человеком имеющим право вот так запросто говорить о духовности.

Но.

Пожелаю не только читателям и своим детям, но и самому себе вот что.

Просыпаться и засыпать с мыслью о близких, которые живы, и о близких, которые ушли.

Помнить о смерти и понимать, что это естественно.

Мне кажется, тогда ты будешь более счастливым, будет больше человеческой, внутренней радости от каждого прожитого дня.

Помните о часе смерти. Это, пожалуй, основное, что вас будет выстраивать.

Беседовала Алена Антонова.
Фото: пресс-служба Филиппа Чижевского.